Форум | Рецензии на книги и обсуждения писателей

Цинни (Елена Яворская)

19.05.2016 08:44:27

Автор темы, Писатель

bk:3151Рецензия... Точнее, часть первая таковой.

О машине времени и героях на все времена


1. Герой
(вообще и в частности)

Очень простой вопрос, претендующий на почетное звание универсальной темы школьного сочинения: герой на все времена – какой он?
Кому-то представится воин – защитник родной земли, рядом с которым – боевые товарищи. Кому-то – мудрец в царской мантии или скромном кителе, вершащий судьбы государства. Ну а кому-то – гибрид Конана и Тарзана с гибридом секиры и мачете в одной руке и гибридом Барби и Памелы Андерсон – в другой. Возможны варианты.
Герой, которого мы выберем в качестве «самого героического», способен рассказать многое о нас, читателях. Пожалуй, еще больше рассказывает он об авторе, даже если тот «отсутствует в кадре». Та самая «идея» – разновидность «козы рогатой» для повзрослевших детишек, сидящих за партой в школе жизни, – по большому счету, всего лишь представление о лучшем в нас… или, точнее, о лучших нас, которыми мы могли бы стать, если бы… (список «если бы» на пяти листах прилагается).
Теперь рассмотрим героя на все времена в пространстве фантастического произведения. Героя, пропущенного по воле автора через стиральную машину времени. Каким он сможет выйти из нее? И что будет дальше? Проще говоря, чем это грозит самому герою и параллельному миру?
Конаны приспособлены к иной реальности лучше всех. Во-первых, в силу изначального психотипа и отсутствия избыточных извилин им все нипочем. Конанам везде одинаково, куда бы ни закинула их прихотливая воля автора. Во-вторых, они тут сами местные и, не умея читать карту (что с них возьмешь? варвары!), интуитивно ориентируются в стране Нигде-Никогда-Ни за что лучше представителей местной фауны, несмотря на то, что она тут тоже не лыком шита и имеет полный набор клыков и когтей. В-третьих, от зависти к ним любая кошка сдохнет куда скорее, нежели от любопытства: жизней у них – плюс бесконечность. И в каждой жизни, в каждой реальности они будут изничтожать врагов и спасать мир, олицетворяемый изрядно созревшими кавайками.
Подселенцы в тела сильных мира сего и всех прочих миров приносят в качестве приданого послезнание, давно ставшее притчей во языцех, но не утратившее привлекательности для блюстителей чистоты жанра альтернативной истории. От исторических или псевдоисторических личностей они, в свою очередь, получают политический иммунитет. Правда, в чумные переломные времена он может и не спасти, но, как правило, спасает. А если что – «оригинальный» правитель и вселенец и разойтись-разъехаться могут. При разделе имущества первому достается куда более благополучный (и перспективный) период правления, второму – измененная реальность, светлое будущее.
Труднее всего (тяжелое наследие реализма!) приходится простым людям. Но на помощь им то и дело приходит священный авторский произвол – и вот уже вчерашний изрядно замызганный «белый воротничок», весь отстиранный в «Тайде», с ноги открывает двери красного дерева, ведущие в новый золотой век, и ест черную икру с блюдечка с голубой каемочкой. Конечно же, во имя общего блага, а вы сомневались?
Так ли плохо, что автор протягивает руку помощи своему герою? По правде сказать, не знаю. Автор любит героя – это нормально (из вредности замечу в скобках: дай Бог, чтобы он любил героя как друга, товарища, ребенка, но ведь старый шлягер «Гляжусь в тебя, как в зеркало» – универсальный эпиграф к сочинению на универсальную тему!).
А мне по душе авторы, которые подставляют своим героям подножки. Как следствие – герои вынуждены расти над собой… становиться реалистичными, в конце концов! Иначе придется поверить в вершителей судеб с телами сумоистов и мозгами обезьян. Мне верить не хочется. Если уж совсем честно, не по душе мне накачанные переростки или гении дипломатических комбинаций, которых авторы водят на помочах, будто карапузиков.
Что же до подножек… О, они добавляют драйва! И напоминают о присутствии автора самым выигрышным для него, автора, образом.
Однако значительно выше я поставлю автора, создающего полностью автоматизированную реальность – не он, а она сама и подножки ставит, и награды раздает.
Именно такова реальность повести «Люди и флаги»: написанное густыми красками реальноисторическое полотно, на котором филигранно прорисованы детали, альтернативные истинным. Прошу обратить внимание: альтернативные – не значит несоответствующие. Они не противоречат ни времени, ни месту, и они могли бы возникнуть ввиду самых разных стечений обстоятельств.
У обстоятельства, решительным шагов вошедшего в пространство повести, есть имя – Сэм. И есть навыки, отнюдь не сверхчеловеческие, – навыки хорошо тренированного, опытного бойца. И больше ничего нет…
Стоп! Еще у него есть то, что делает его героем на все времена. И даже сверхгероем, при всей его реалистичности.
О том, почему он герой, рассказать легко. Для этого достаточно буквально нескольких определений – ответов на вопрос «какой он»? Готовый защитить слабых. Верный долгу и товарищам. Умелый. Отважный. Все эти определения – в сфере вечных ценностей. И все они трактуются разными читателями (от любителей «конины», слегка разогретой на огне приключений, до профессионалов-филологов, которые спешат сформулировать идею до того, как поняли смысл) примерно одинаково.
Что же касается сверхгероизма… (А идея-то так раз появляется там, где есть место чему-то «сверх».) Что именно для нас – сверх? Для кого-то – всехпобедизм. Для кого-то – уникальные способности. Кому-то достаточно простого послезнания (ну да, иронизирую, не без того).
В моем понимании герой – это тот, кто готов подняться с оружием в руках за свою землю, за людей. Тот, у кого есть товарищи. Тот, кто не хнычет, что рожден не в то время, а достойно живет в нем, не прозябая душой. И то, что он защищает, служит ему опорой. Не только нравственной – а вполне доступной для органов чувств. Вот мой дом. Вот привычный с детства пейзаж. Вот люди, которые говорят на моем родном языке. А вот этих людей я могу назвать по именам, и я знаю, что они прикроют мне спину. Вот мое время – я знаю, для чего служит тот или иной предмет, мне знаком уклад повседневной жизни, я не растеряюсь, шагнув с порога на улицу.
Согласитесь, крайне редко герой лишается всего и разом. Хоть что-то из перечисленного да остается. Якорек для сознания.
«Один в поле воин», как по мне, – уже сверхгерой. А если – чужая земля и чужое небо, чужие люди, говорящие на непонятном языке, и – совершенно очевидно – чужое время? Именно в такой ситуации оказывается главный герой «Людей и флагов».
Показать, как этот груз расплющивает человеческую личность, несложно. Показать героя и сверхгероя – трудно, но вполне возможно. Автор же идет значительно дальше – он показывает человека с обыденными, как будто бы и не героическими вовсе, чертами и черточками, который просто делает свое дело – и без всякого послезнания и поддержки вождей, одним только своим примером, меняет… не историю, нет! Людей, которые рядом. А уж они-то, эти люди, потом запустят маховик истории, отладят, будут следить за исправностью механизма… и сохранят проникнутую глубоким почтением и светлой грустью память о том, кто был для них Сэмом – и только. Так вот пройти с таким героем многостраничный путь – писательский подвиг.
На этом пути у Сэма появятся друзья. Он получит возможность делать привычное дело. Появятся опоры. Если бы не появились – оказалось бы, что не ахти какого человека приняли мы по ошибке за сверхгероя. Нет. Человек, верный себе, не может надолго остаться вне мира людей. Человек, желающий и умеющий приносить пользу, быстро освоится в любом пространстве.
А время? Как же быть со временем? А тут герою на все времена не обойтись без символа на все времена. И такой символ – флаг. Не нужно быть историком, чтобы суметь понять и объяснить, почему флаг – казалось бы, простой кусок материи – имеет такую невероятную силу. Вчерашним крестьянам с тремя классами образования не требовалось особых толкований, чтобы в бою спасать знамя воинской части. И никто не считал произволом расформирование части, не сумевшей знамя сберечь. Вот и Сэма мы ни разу не увидим предающимся размышлениям (хотя автор нашел бы возможность это показать, даже несмотря на то, что главный герой появляется в ретроспекции). Зачем размышлять о том, что привычно, усвоено не только на сознательном, но и подсознательном уровне. Но не приходится сомневаться: время, в котором люди сохраняют верность своим флагам, становится для него до известной степени своим. Нет привычной одежды и привычного оружия, но есть реалия, которая намного важнее.
Вот почему, замечу вскользь, название «Люди и флаги» я считаю чрезвычайно удачным.
«Люди и флаги» – это еще и композиция (сохранить интригу при линейной композиции – это же уметь надо! для дебютного произведения – уникально), и стиль, тот самый, который сейчас стал отличительной чертой автора (дружеское, органичное сосуществование драматического и иронического, многочисленные аллюзии и реминисценции, неотделимые от остального текста, естественные переходы от «общего плана» к «крупному» и обратно), и герои. Да, доводилось слышать, что книгу в первую очередь делают события. Спорить излишне. Подобный мир – эдакий участок суши, поднятый из бездн писательской фантазии сколь угодно мощными волнами событий, – обречен остаться безлюдным. Заполняя пустоту, автор подарит ему напоминающих людей кукол. Куклы. Манекены для ношения соответствующих времени и месту одежд. Мишени, наученные стрелять друг по другу…
Нет, книгу делают герои. Люди. И уже в дебютной книге у автора не было схематичных героев. Ни главных, ни второстепенных, ни даже эпизодических. Образно говоря: если персонаж входит в книгу даже с сакраментальным «кушать подано», он приносит не только поднос с едой и добрую весть, но и настроение – частичку своего характера, и кусочек собственной истории. И как именно он вошел, и его мимику, его жесты вы вряд ли забудете. А уж как живут в пространстве произведения главные герои… впрочем, это тема для отдельного разговора.

Цинни (Елена Яворская)

26.05.2016 20:25:58

Автор темы, Писатель

Часть следующая рецензии.

2. Пространство
(место действия и композиция)

Первая часть «Людей и флагов» – в интерьерах и пейзажах американского Юга. Экзотических для русского читателя. Автор находит для их создания такие детали, подбирает такие слова, что волей-неволей вспоминаются фильмы, снятые в США в прошлом веке. И в первую очередь – почему-то не сюжеты и не костюмы, а краски. Глубокие оттенки цветов – бордовый переходит в фиолетовый, темная охра – в зелень старой меди. А очертания предметов словно бы слегка размыты – изысканный импрессионизм.
Почему видится именно это? Не сумею объяснить. Можно старательно, педантично обобщить и проанализировать все изобразительно-выразительные средства, все приемы, использованные автором, но так и не понять, как с помощью слов ему удалось сделать пространство настолько зримым. Признак истинного таланта.
Эта же роскошь старины – в манере беседы героев... поначалу. Казалось бы, велик соблазн заставить их и дальше быть аристократически серьезными. И не раздвигать тяжелые портьеры, не открывать окна – вдруг выветрится дух времени?
Но автор не был бы самим собою, если бы шел по пути наименьшего сопротивления. И не был бы самим собою, если бы наиболее заметной частью личности героев была их принадлежность определенной исторической эпохе и определенной стране. Да, эта принадлежность – основа, причем крепнущая от страницы к странице: автору удается не только сохранять историческую достоверность, но раскрывать менталитет.
Но ведь кроме национального характера есть характер индивидуальный, не сводимый к одной-двум чертам. Да что там к одной-двум – и к полутора дюжинам не сводимый! Автор никогда не забывает, насколько противоречивые качества соседствую в одном человеке и проявляются отнюдь не от случая к случаю, а буквально каждый день. Вот почему у него престарелый генерал армии Конфедерации может позволить себе с мальчишеской непосредственностью подшутить над молодыми репортерами, а в следующую секунду изобразить сурового папашу, который бранит сыновей за дурно выученный урок. Вот почему робеющие в присутствии живой легенды визитеры в какой-то момент расслабляются – и сбиваются с деловитого интервьюирования на заинтересованные возгласы, а потом и на непринужденный обмен мнениями, обычный в мужском дружеском кругу.
(Не могу не заметить в скобках: репортеры ведут себя как и полагается репортерам, настоящим специалистам, стопроцентно профпригодным; лично для меня Портер – это не только молодой О'Генри, но и мой добрый знакомый, замечательный радиожурналист; я приходила к нему на запись передачи, тема которой была заранее строго определена, завязывался диалог обо всем на свете – и мы наговаривали на несколько передач вперед.)
И вот уже к мемуарной солидности, как нельзя лучше соответствующей интерьеру генеральского кабинета, и к аромату дорогих сигар примешивается перебродивший сок веселого любопытства и взаимной иронии. И сама история – не в бронзе отлита по тщательно продуманному и на высшему уровне утвержденному эскизу, а запечатлена на дагерротипе, сделанном в не самый подходящий момент.
Остается только удивляться, как удалось автору сделать диалог в кабинете чрезвычайно динамичным. Это достигается на множестве уровней – от интонационного разнообразия до постоянного перемещения героев, я бы сказала – смены мизансцен, но это будет не вполне верно, ведь мизансцена – нечто искусственное, а тут – естественные реакции, ничего наигранного, нарочитого. Да и непосредственность интонаций поражает: герои, в целом держась в рамках интервью, этими рамками отнюдь не скованы. Какое-то случайное впечатление или замечание как будто бы не в лад – и разговор меняет направление, чтобы потом столь же непринужденно вернуться в прежнее русло.
А вы не замечали, что в длительном диалоге собеседники до известной степени подстраиваются друг под друга; большая или меньшая способность к эмпатии есть у всех людей? Автор-то об этом точно знает. Вот и его Портер чем дальше, тем настойчивее пытается показать, что хоть и штатский, но не чужд пониманию военного ремесла. А генерал не только вспоминает собственную молодость – он как будто бы заражается молодостью своих визитеров. Что же касается линий «генерал/дворецкий», «Портер/Дженнингс» – это те параллельные прямые, которые уже пересеклись в пространстве этого вот кабинета, и пересеклись не просто так. Белый джентльмен и черный слуга, интеллигентный без пяти минут писатель и хамоватый фотограф – отставной бандит… Две пары противоположностей, связанных давней дружбой и взаимным доверием и дополняющих друг друга. В этом они, непохожие во всем прочем, похожи – и похожи весьма. Автор не заостряет на этом внимания, но – имеющий глаза да увидит. Иными словами, еще в дебютном произведении автора звучит тема, которая будет одной из основных в последующих его книгах: человек в мире людей всегда стремится найти подобного себе (подобного – не значит похожего). Равновесие, устойчивость, надежность – вот что это такое.
Ну а точкой пересечения параллельных прямых «принимающая сторона/визитеры» становится общая тайна, связанная со странным героем давно минувшей войны – Немым Сэмом.
Собственно, как мы и говорили, главное действующее лицо повести «Люди и флаги» – именно он, хотя и появляется исключительно в ретроспекциях и лишь в первой части из двух.
Поразительно, не правда ли? Чрезвычайно смелое композиционное решение: сместить идейный центр тяжести в сторону героя, о котором мы и знаем-то ровно столько, сколько о нем могут рассказать другие люди. Вряд ли у кого-то из тех, кто прочитал книгу, возникнет сомнение, что в центре повествования именно Сэм. И не в том вовсе дело, что он – человек-загадка (а читатель любит все необычное и многообещающее). И даже не в том, что он попаданец и прогрессор, без которого альтисторическое произведение как будто бы и не вполне альтисторическое. По сути главным героем становится тот, с помощью кого автор с наибольшей полнотой выражает наиболее важную для себя мысль. И последующие книги Сергея Бузинина строятся, по большому счету, вокруг способности одного человека что-то сделать для другого. Я бы сказала так: вокруг обыкновенного подвига. Не ради обобщенного человечества и тому подобной обезличенной группы лиц, а вокруг конкретного человека, знакомого или даже незнакомого. А впервые у автора такой поступок совершает Немой Сэм.
Пространство произведения (композиция) и пространство как место пребывания человека в «Людях и флагах» пребывают в замечательном единстве. Так, нет нарочитых переходов от рассказа в спокойном интерьере кабинета к действию на фоне динамических пейзажей военного быта. Как известно, воспоминания – единственная реально доступная нам машина времени, она же способна перемещать нас и в пространстве. В литературе воспоминания – распространенный прием, но…
Представьте себе: вы перемещаетесь из точки А в точку Б на отчаянно грохочущем ведре с металлическим хламом. Вы не то что спутника-собеседника – вы мыслей своих не слышите. Пейзажи окрест? Да какие, к чертям собачьим, пейзажи! Конечная цель путешествия – о-о-о, дотянуть бы до нее!
Именно такие впечатления зачастую остаются от путешествия на машине воспоминаний вместе с героем-рассказчиком. Я, конечно, взяла самый печальный (для читателя) случай, обычно каков автовладелец (писатель), такова и машина. Процесс перемещения из точки «сейчас и здесь» в точку «двадцать лет назад близ станции Бренди» мы не замечаем: мы видим неспокойные военные дороги, лагерь конфедератов, поле боя… Мы слышим все, что говорит нам Хемптон… только уже не разобрать, кто он – пожилой господин, философски глядящий в бокал с дорогим спиртным, или молодой кавалерист, жадно всматривающийся в карту.
Я больше чем уверена: пожелай автор перенести нас из точки «2016 год, город N» в точку «давным-давно в далекой-далекой галактике», мы опомнились бы уже там, среди звероподобных гуманоидов с печальными глазами. Ведь ему удалось большее – во второй части он переместил нас в Россию середины XX века – и сделал это так, что вопроса «а зачем» не возникает. Мы научились доверять автору – он знает путь. И этот путь обязательно приведет нас к разгадке тайны Немого Сэма. Ведь не просто же так русский красный кавалерист уверенно встал под знамена Конфедерации?

Цинни (Елена Яворская)

27.05.2016 23:09:39

Автор темы, Писатель

1. Время
(прошлое, настоящее, будущее)

И снова возвращаюсь к общеизвестному факту: для того, чтобы историческое произведение могло с полным основанием считаться удачным, достаточно следования реалиям эпохи – следования сколь возможно точного (разве что речь до определенной степени модернизируется, чтобы ее мог нормально, без излишних усилий воспринимать современный читатель; понятно, чем дальше от нас эпоха, тем существенней модернизация). Для хорошей и даже замечательной альтисторической книги достаточно все того же следования реалиям с поправкой на восприятие попаданца, который привык жить среди иных вещей, по иным законам и т.п. … а уж если автору удалось показать, что и мыслит путешественник во времени несколько иначе, то впору брать с полки не просто пирожок, а торт «Наполеон».
Сергей Бузинин идет еще дальше – впервые в «Людях и флагах», а затем и в «Последней песни Акелы». Одного только умения воспроизводить атмосферу эпохи ему мало. Отличительная черта его стиля – то, что на филологическом жаргоне именуется аллюзиями и реминисценциями. В малой степени это литературное хулиганство, игра в «угадай героя» и «отыщи цитату» (а это отнюдь не просто, ведь автор вплетает заимствования в оригинальный текст так мастерски, что они становятся неотъемлемой его частью). В большей – поразительная способность видеть происходящее в самом широком культурно-историческом контексте. А заодно – апеллировать к читательскому восприятию, опираясь на знакомое и понятное большинству.
Так, можно было бы тратить десятки и десятки слов, живописуя бандитские закоулки Одессы самого начала XX века или пасторально-игрушечную романтику ее побережья, но автор пошел по другому пути – ввел в книгу Беню Крика в компании Мишки Япончика и юного Александра Грина. И нужная атмосфера появилась как будто бы сама собой.
А впервые этот прием апробирован был в «Людях и флагах». Скажите, какова будет ваша первая ассоциация со словами «война между Севером и Югом»? А возможно (учитывая, что американская история для русского человека – нечто малоизвестное), не только первая, но и вообще единственная? Все верно. «Унесенные ветром». И когда на страницах «Людей и флагов» появляется рапорт об одном из эпизодов войны, подписанный капитаном Эшли Уилксом… Верно, можно не продолжать, мы уже УВИДЕЛИ, так ведь?
Никогда рапорт (равно как и любой другой официальный документ) не даст нашему сознанию столько же материала для образного и эмоционального восприятия событий, как художественный текст. Автор же ухитряется обойти эту закономерность настолько непринужденно, чти мы даже не сразу понимаем, как ему это удалось.
Примерно та же внутренняя логика, но иной прием: одна из первых цепочек ассоциаций к словам «Великая Отечественная война» – репродуктор, сводка Совинформбюро, голос Левитана. Не его ли голос слышим мы во второй части книги, когда автор воспроизводит ход боевых действий в масштабах фронтов и армий?
Воспроизводит? Да. Не сразу спохватываешься: это наша история... но уже другая!
А вот иные масштабы. Масштаб полка... батальона... роты... И все ближе, ближе к нам люди. Сначала мы слышим их имена, но еще не видим лиц: сколько в полку народу-то! Потом различаем и лица – в роте все друг друга знают, а? И наконец, даже мысли улавливаем – что ж не уловить, когда с глазу на глаз?
Тут – уже совсем другие ассоциации: фронтовые фото. Как же иначе в нашем настоящем увидеть прошлое, не искаженное несовершенством наших представлений о нем? Вот случайно выхваченный момент боя. Вглядываешься в изображения и думаешь всегда об одном: как сложились судьбы этих людей? А вот – фотография постановочная: американские союзники позируют. Пока еще не бойцы – интуристы. Запасаются впрок воспоминаниями и сувенирами. Доведется ли попользоваться? Кто знает? Но, возможно, где-то среди них – новый Хэмптон, который двадцать лет спустя будет рассказывать новым Дженнингсу и Портеру о сражении близ населенного пункта с трудновоспроизводимым на письме названием, а репортеры будут хвастать своей осведомленностью, почерпнутой из учебников. Ведь в новой реальности, созданной Сэмом, и Хэмптоном, и Портером, и многими-многими другими, американские учебники обязательно должны рассказывать о славных подвигах американских парней и их русских братьев по оружию?
На почве альтернативного настоящего потихоньку растет-подрастает альтернативное будущее. И если прошлое и настоящее добрее, дружественнее к двум великим нациям, нежели в реальной истории, будущее просто обязано оправдать лучшие надежды. И хочется верить, что человечность одного действительно способна сделать мир человечнее.