Евгения Райнеш написала на Ваньку вот такую замечательную рецензию. Меня прям просто прёт от восторгу!!!
*
Извините, но не могла не освежить в памяти:
«В то время как Швейка вели в канцелярию полиции, в трактире "У чаши" пан Паливец передавал дела своей плачущей жене, своеобразно утешая ее:
- Не плачь, не реви! Что они могут мне сделать за обгаженный портрет государя императора?
Так очаровательно и мило вступил в мировую войну бравый солдат Швейк».
(Ярослав Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка»)
«В армию Джонни хотел уже не так сильно, как днём ранее, но не зря же он столько вытерпел! Что поделать, раз такие правила? Он прислушался к себе и понял, что в армию он хоть и несильно, но хочет. Так и сказал. Ему дали ручку, велели расписаться «тут и тут». И посадили на неделю за нарушение формы одежды. Он по бумагам уже второй день служит, и всё в гражданском рванье, охламон! Отоварившись ещё раз как новоприбывший, Джон начал военную карьеру по канону – с губы».
(Алексей Лавров «Джонни и зов предков»).
Дух бравого солдата Швейка преследовал меня все время, пока я читала «Джонни». Что-то неуловимое. Нет, не в сюжете, не в стиле, не в характере героя и даже не в гарнизонном юморе (гомерический хохот, как при чтении «Швейка», это произведение не вызывает, факт). Это совершенно другое творение и по цели, и по способу её воплощения. А вот поди ж ты…..
Искусствоведы до сих пор спорят, к какому жанру отнести роман Гашека. Исторические хроники? Гротеск? Роман Алексея Лаврова тоже сложно отнести к какому-либо жанру.
Нам показана изнанка разваливающейся империи, в случае «Джонни» - несуществующей. Автор сразу же дает себе фору, поясняя, что история – альтернативная. Хотя как раз в этом романе, события происходят на фоне не «допущенного», а скорее символически-обобщенного мира. В смысле, что ни разу не возникла мысль: «Ух ты, это что-то совершенно другое». Все это могло происходить в любой стране и в любое время. Может, все дело в том, что история маленького человека, попавшего в мясорубку больших событий, всегда выглядит похожей?
«Но они так никогда и не пришли к общему мнению, зачем Такии именно эта война? Воротилы, в целом, были солидарны - все хотели ещё больше власти и денег. А рассуждая об интересах Такии, каждый считал само собой разумеющимся, что хорошо для него любимого, то подойдёт и обожаемой Родине».
Ничего не напоминает?
А Джонни, волею судьбы и своей природной способностью влипать в странные дела, оказался в этой заварушке ещё и под чужим именем. «У него ничего нет, да его самого, по сути, нет, даже имя чужое. Он сам – призрак, его голос – эхо…».
Носится это эхо, как листок, оторванный ветром, пытаясь придать судьбе, от него на самом деле совершенно независящей, какой-то смысл. По крайней мере, остаться в самоуважении, как он это понимает. Любить, как велит природа. Дружить, не сдавать своих, как велит кодекс внутренней чести, пусть и заложенный образом существования городских подростковых банд.
Такая вот история маленького человека, у которого всегда есть выбор, но выбор этот всегда из двух зол. Ну, например, тюрьма или армия.
Это подчеркивает и монотонный принцип композиции романа. Последовательность историй и эпизодов, перечень событий, и в то же время способ реакции на них, творческая активность фантазии Джонни в меру его образования и бытового взгляда на мир.
Кстати, может, именно этим он напоминает «Швейка»? Так же, как в романе Гашека, в произведении Лаврова показано максимально спокойное состояние действительности, оно свободно переходит от картины к картине и, при всей своей логике и последовательности, производит впечатление несуразности и нелепицы.
Таков вот мир, и таково его отражение. Альтернативное или безальтернативное - мы все в какой-то мере такие вот Джони, повинующиеся зову предков. Одно остается в этом мире единственно правильным и непоколебимо жизнеутверждающим. Роман «Джонни и зов предков» заканчивается именно таким моментом. Но спойлерить не буду.